Бабушка Мария говорила:
- Подсолнухи - это дети солнышка. Вот видишь, куда солнце туда и они головки свои поворачивают, так и ты, пока молода, тянись за добрыми, хорошими людьми. А когда вырастишь, обратно людям тепло отдавай, от этого жизнь хорошей становится.
Завалинка Прусовых выходила на южную сторону, и как только весной припекало солнце, она «оживала». Сидя на завалинке, дед Осип подшивал валенки, плел из лозы корзины, делал топорища, точил ножи, отбивал литовку - словом, жил. Тут же расстелив лоскутное одеяло, баба Мария приносила шляпки срезанных подсолнухов. Нам внукам, а их у неё было, как говориться «семеро по лавкам», выдавала рубель или скалку и мы, соревнуясь, выбивали семечки. Потом в железной ступке толкли мак или черемуху - начинка для пирогов. Здесь же перебирали клубнику, грибы, сушили травы. Рядом на солнцепеке стояла квашня, накрытая рушником. Время от времени бабушка смачивала руки в лохани и помешивала тесто, от которого шел хмельной запах. Вся жизнь проходила на виду, да, и скрывать-то особо было нечего.
После обеда «слетались» по большей части соседки – старушки, бабы с «сопливой» и неугомонной детворой, а вечером, ближе к ночи, подтягивались с виду степенные и немногословные мужики.
Мария Тихоновна была хлебосольной хозяйкой. Никто не уходил, не отведав бабушкиных пирогов. Потчевала пареной в русской печи тыквой, дыней, кукурузой, калиной, бобами, горохом. И конечно, лузгали семечки: здесь тебе и подсолнечные, и тыквенные, и дынные.
Первой заглядывала на завалинку соседка Анастасия Ёлгина, тем самым оправдывая своё прозвище Настя – Победа. Она очень боялась машин, и если надо было, куда - то ехать, говорила: «А я ещё впярёд вас буду!» И ведь добиралась до места назначения первой. Как ей это удавалось, никто не знает.
Соседку Басалаеву Аграфену Тарасовну и мою бабушку считали «закадычными подругами». Их объединяла многолетняя дружба и фронтовое прошлое их мужей. Баба Груня была спокойной, рассудительной, умудренной жизнью женщина. На хрупких плечах она вынесла военную пору: работа, дети, хозяйство. Легче не стало Аграфене Тарасовне и после возвращения мужа Петра Афанасьевича с фронта. Он был контужен, за ним самим нужен был уход. Её терпению можно было позавидовать, в доме прибавилось, считай, еще одно дитя.
Скоро в проулке появлялась высокая, худощавая фигура бабки Арсёнчихи - Арсенкиной Анастасии Трифоновны, ее нельзя было ни с кем спутать. Она ещё издали начинала громко причитать на все село:
- Вот надо же рабончик обморался, орет, а матка все в огороде копатся, да копатся, всё не идёт и не идет. Вот пришлося с собою его прихватить.
Но, несмотря на кажущийся воинствующий вид, она была сердобольным человеком, всегда помогала водиться с соседскими детьми. И на этот раз привела упирающегося мальчика Витю.
Бабка Прусиха подсунула мальчонке чашку с пирогами:
- Кушай, милый, матке-то некогда тебя покормить, всё робит и робит. Во-на, какой худющий. Зато зимой хорошо, как говорят - хворост морозу не боится!
Баба Груня видя растерянность мальчугана, советует:
- Бери любой, начинка у одних сладкая, у других с кислинкой, у третьих с горчинкой. Это как в жизни, милок, бывает, кому как повезет! На каку бабу напоришься, така и жист будет.
Ловко забрасывая в рот семечки и сплевывая шелуху в фартук, Настя - Победа с загадочным видом покосилась на хозяйку:
-Вот, Прусиха, скажи, почему у тебя всё хорошо родит?
- Тайна моя проста, чтоб был урожай, надо-то вершки сажать при растущей луне, а вот корешки, наоборот, при убывающей. Давеча я видела, как ты, Настасья, в огороде робила на следующий день после Троицы, а есть поверие - в духов день нельзя землю беспокоить.
Аграфена Тарасовна посетовала:
- Нынче у меня огурцы будут поздние. Я, бабочки, огурчики прорастила, пошла сажать, поставила на минутку тарелку на столбик, а в это время воробьи склювали всё. А духов я не трогала! Вот это как? Во че верить-то? Духов-то не тронула!
- Вон у меня наросли, бери скоко хошь. Первый огурец должен сорвать и съесть мужчина, у меня Тихон ох, любитель до огурчиков. А воробьи и до подсолнухов, ой, как охочи. Приходится спасаться от них, завязываю тряпкой шляпки подсолнухов. Опять-таки, нельзя лузгать семечки в огороде, урожаю не бывать.
- Это до Троицы или посля? – решила уточнить Настя-Победа.
- А никогда! Плювать на свой огород, завсегда дело поганое.
Бабка Арсенчиха продолжила огородную тему.
- Гляжу, Марья, у тебя ноне мак хорошо взошёл, а у меня хоть бы одна маковка вылезла. Посеяла, как щас помню, немного погутарили с соседкой Ульяной Мурашкевич. Жду, уже две неделя почитай жду, пусто на грядке, будто не сеяла. Вот тебе и добрая соседка. Гадина и только!
- Вот, что скажу, милая моя, если ты что-то сеешь, а соседка в это время спросит: «Что ты садишь?»- не говори, не будет урожая. И задом к ней, будто глухая.
Баба Груня поддержала разговор:
- Может ты забыла и не посеяла. Как говорится: « На берёзе – мак, под берёзой так!» Вот так и у тебя!
Настя - Победа решила реабилитироваться и показать другим, что она тоже знаток примет:
- Я вот, перед тем, как сажать тыкву за попу подержуся, чтоб крупная росла.
- На кой тебе больше-то?!
- Чаго смеётеся, я в смысле, чтобы тыква росла. А когда вот сажашь часнок аль лук, нельзя, извините, пукать, чтоб они жгучами не выросли. Народная примета – мудрость. Да. Дух чистым должен быть.
- Милая моя! Нужно робить: полоть, поливать, рыхлить, а не верить в приметы, если посадила, а ухода никакого.... то хоть держитесь за попу, хоть не держись, всё не туды и не сюды… А вот по части пукать, то меньше надо – это верно.
- Прусиха, а ноне твои куры повыгребали всю грядку часнока!
- Что прикажешь, на цепь их сажать?
- Но не на цепь, а на веревку можно. Ныне Ульяна Мурашкевич привязала на веревку курицу, она у соседей в огороде попортила грядку лука.
- А, мне таперича некого сажать.
- А, что так, Марья, куда подевалися-то куры? Украли? – спросила баба Груня.
- Скажи, Аграфена, Анастасии нехай кур моих вернет, что унёс ночью Тихон! Иначе Канчера вызову.
- А, что сразу Канчер, Канчер! Нехай забират, они мне не нужны! Сам принес, сам пусть и уносит.
В селе стало нарицательным слово «Канчер». Многие жители считали, что это милиционер, а не фамилия. А на самом деле Иван Иванович Канчер жил в Баратаевке, но был участковым в Кармановке, Сосновке, Корнилово.
Разрядил обстановку мальчик Витя. Почти до трех лет молчал, а потом как «прорвало», начал говорить очень быстро, сглатывая буквы, окончания и не выговаривал буквы «р».
- Сейчас азьму ножичек и вашего па-а-асенка залежу этим ножом!
Все засмеялись. Ссора закончилась тем, что баба Настя пообещала вернуть кур без вмешательства Канчера.
К вечеру пришел хозяин завалинки Осип Тихонович, бабушка звала его Тихон, по отчеству. Они прожили в браке шестьдесят девять лет. И все эти годы, несмотря на ссоры и разногласия сохранили чувства друг к другу. Бабушка родила девять детей, последнего Михаила рожала в сорок пять лет, после возвращения деда с войны.
Дед Осип в бога не верил, а вот в силу крепкого русского словца – да! Его любимое выражение были «попу-мать». Он обладал отменным здоровьем и недюжинной силой. Не имел вредных привычек. До войны работал конюхом. Был в плену. Вернувшись домой, дед замкнулся, не любил воспоминаний о времени, проведенных в концлагере. Напоминанием были рубцы и шрамы на его спине. Устроился в колхоз на скотобойню. Резал скот один: мог за день «задрать» две, а то и три головы. Был случай, когда бык, весивший чистым мясом до четырех центеров, вырвался. Дед догнал, лихо накинул веревку, прижал голову быка к земле и удерживал до тех пор, пока не пришла подмога.
Вечером, сидя на завалинке, он доставал лист бумаги и на нем химическим карандашом делал запись: - Драл быка два с половиной часа. - Э, паря, а стельный то был бык? - Вроде нет, не рассмотрел, не до этого было! Как-то загорелась баня с крыши, она стояла у речки. Жители села бегут с ведрами тушить. А дед Осип сидит на завалинке, смотрит на происходящее и спокойно так говорит: - Да, попу - мать! Что её спасать, значит, время пришло ставить новую. Сенокосная пора, у жителей села ассоциировалась с дедом Осипом. Начало июля. Каждое утро, пока ниспала роса, в своей зеленой фетровой шляпе, в не снимаемых ни зимой, ни летом кирзовых сапогах, (подарок Басалаева Петра Афанасьевича, привез с фронта) с детским рюкзачком с провиантом, с косой через плечо, он шел на покос. Дед Тихон говаривал, что надо начинать косить рано утром, пока роса. - Что ж не взял Марию Евтиховну на покос, помогла бы? - Попу-мать, як она поможет, ей уже семьдесят шастый годик! И на хрена мне старуха на покосе? Деду было за восемьдесят, но он не знал усталости, сено заготавливал вручную. Чисто убирал покосные угодья. Ставил ровненькие, как по линейке копны, а жена всё ещё боялась забеременеть. До сих пор жители села вспоминают случай. Чите Прусовым было под восемьдесят лет. Бабушка приревновала деда, они поссорились. Дело дошло до того, что поделили территорию в избе, условно, обозначив границу домоткаными половиками. Готовили еду отдельно, в разных чугунках, правда, на одной печи. Не разговаривали друг с другом недели две. И, только, когда баба Мария упала в голбчик (подпол), старики примирились. Умер дед Тихон, можно сказать на завалинке, ему было девяносто лет. Пошёл весной в стайку, а там пол заледенел, поскользнулся и упал. Пролежал несколько часов, пока его нашли. Всё лето проболел. В последний августовский вечер, сидя на завалинке, дед Тихон ползком добрался до огорода, и в последний раз осмотрел хозяйским взглядом свои владения. Вернувшись к завалинке, по лицу и по тому, как произнес своё любимое «попа-мать», все поняли, что он доволен. - Да урожайный ноне год будет, вот только мне не перепадет. Ты, Генка, возьми хлопоты на себя. Ты знаешь, о чем гутарю. Пусть годовалый бык, из-за которого я пострадал, сослужит мне последнюю службу. Вырученных денег, думаю, должно хватить и на девять дней и на сорок. Позже, к ночи от реки потянуло прохладой и поднимавшийся сизый туман, окутал деревню, это вносило покой и придавало умиротворение в душах, мыслях и обретало значимость обыденной земной жизни для всех жителей села. Вскоре завалинка опустела, погасли в избах огни и только звезды, до рассвета игриво подмигивали, купались в отражении реки. А где-то всю ночь выла собака… Бабушка Мария умерла весной, пережив мужа на два года. Последние жильцы дома были пьющими и курящими людьми. Зная отношение деда к спиртному и табачным изделиям, он бы в сердцах бросил: «Попу-мать, да гори оно все синим пламенем!» Сгорело! Летней ночью случился пожар: постояльцы в пьяном угаре уснули с горящей сигаретой, дом вспыхнул как спичка, они едва успели выскочить на улицу. Уже четверть века не шумит завалинка Прусовых. Удивительно, но каждую весну яблоня – дичка, посаженная дедом Осипом, одевает свой белый наряд. В августе жители села собирают малину, которая разрослась на бывшей усадьбе Прусовых. Это все, что осталось в память о дедушке и бабушке. И только, в моей памяти, собираемся мы все вместе, на завалинке деда Тихона – все от мала до велика, и смеюсь я над ними и плачу, обнимаю всех – хорошие люди, хорошая страна - мое Корнилово.
Ольга Елгина
